Прошедшие войны. I том - Канта Ибрагимов

Совершив утренний намаз, мулла устало прилег и заснул в старческом беспамятстве. Когда он проснулся, кругом было тихо и пустынно. В передней мыла посуду овдовевшая средняя дочь – Базали.

– Где все? – зевая, спросил отец.

– Все уехали в поле. Чай будешь?

– Нет, не хочу.

– Конечно, не хочешь, – недовольно проворчала дочь, – наверно, снова пойдешь завтракать к этой ведьме. Накормит она тебя какой-нибудь отравой – тогда будешь знать.

– Хватит тебе ворчать, – прикрикнул беззлобно старик, – глупости говоришь, как и твоя дурочка мать… Пусть кормит – может, помолодею.

На улице было пасмурно, дул несильный влажный ветер. Собаки, увидев хозяина, завились вокруг, терлись о ноги, ласкались.

Баки-Хаджи опять возился на своей пасеке, посматривая на небо: раскрывать ульи все-таки не решился – отложил до солнечного дня. Ничего не говоря дочери, двинулся к мельнице, сел на прежнее место, стал молить Бога о благословении покойного председателя ревкома. На сей раз молился искренне, без сострадания, но с ответственностью.

– Баки, Баки! – вдруг услышал он хриплый голос Хазы. – Баки, беги, беги!

Не вставая, мулла оторвал взгляд от Корана и увидел бегущую к нему задыхающуюся старуху: косынка сбилась с головы женщины, тяжелые седые волосы космами свисали по лицу и жалким плечам.

– Что кричишь? Что случилось? – с шипением в голосе спросил мулла.

– Сюда едут… Много их, – задыхаясь, отвечала Хаза.

– Кто едет? – с явным испугом в голосе спросил старик.

– Кто – не знаю. Не могу различить… Но их много, и не с добром – это точно… Всадников двадцать и тачанка.

– Всё, замолчи, – перебил ее Баки-Хаджи. – Быстро уходи. Ничего не предпринимай. Молчи, и всё наблюдай со стороны.

– Я побегу в село.

– Никуда не беги. Будь здесь, только в стороне.

Старик проворно вскочил, хотел было бежать, однако через мгновение смачно сплюнул, махнул рукой и снова сел на маленький стульчик – только на сей раз так, чтобы быть спиной к подъезжающим. Позже, вспоминая этот эпизод, он понял, что совершил непростительную ошибку: к врагу, и вообще к опасности надо поворачиваться только лицом.

Все четче слышался зловещий цокот конских копыт, хруст веток кустарника. Взбудораженные черно-белые сороки с шумом, часто махая крыльями, разлетелись в разные стороны. Жирный дождевой червь лениво вползал в свежеперекопанную землю перед ногами муллы.

Животный страх овладел всем телом Баки-Хаджи: невольно затряслись коленки и руки; перед глазами поплыли странные разноцветные круги.

Прямо за спиной всадники остановились. Кто-то быстро спешился, залязгали удила. Запахло конским потом.

– Мулла Арачаев Баки-Хаджи? – спросил властный, твердый голос на русском языке. – Встаньте.

Старик не изменил положения, даже при желании он не смог бы этого сделать: его словно парализовало.

Кто-то быстро подскочил к нему сзади и больно пнул коленкой в сутулую спину. Старик упал руками вперед, уткнулся лицом в вывалившийся из рук Коран. Долго вставал, очищал от грязи священное писание. Наконец, засунув за пазуху маленькую потрепанную книжицу, выпрямился, глубоко вздохнул и мельком оглядел всех. Человек двадцать, как говорила Хаза, русские и в основном чеченцы, кто верхом, кто уже спешился, стояли вокруг него.

Двоих старик сразу узнал: сын Харона Тутушева, односельчанин Салман, и начальник Шалинской милиции Дамси Шитаев, человек с разбойным прошлым, которому Баки-Хаджи не раз оказывал услуги, оправдывая его частые злодеяния.

Встретившись взглядом с муллой, Дамси виновато опустил глаза. Салман, наоборот, видимо, по наивной молодости, смотрел нагло, вызывающе.

– Вот здесь свежевскопанная земля, – с величайшим задором и услужливостью, на корявом русском языке крикнул сын Харона, втыкая в податливую землю древко от кнута.

– Да видно, видно. Даже замаскировать не удосужились, – буркнул старший по чину – русский. – Быстро принесите лопаты, копайте.

Два человека побежали к Хазе во двор за лопатами. Наступила пауза. Все спешились, лошадей отвели в сторону, закурили.

– Молодец, Тутушев! – громким басом сказал начальник экспедиции, – прирожденный чекист! По горячим следам раскрыл преступление… Я думаю, что ему можно будет поручить возглавить местный ревком.

Алый румянец заиграл на молодом лице Салмана, он не мог скрыть своей радости, влажные глаза услужливо следили за любым движением начальника, толстые, как у отца, губы в удовлетворении вздулись.

Вскоре принесли с мельницы весь инструмент, даже вилы, мотыги и грабли. По небрежному взмаху руки начальника бросились копать. Верхний слой был податливым, послушным. Затем уперлись в плотный глинистый пласт.

– Здесь не копано, – буркнул один из копающих.

– Как не копано? Что ты несешь! – возразил Тутушев.

Он приналег с усердием на свою лопату, и она с сухим треском обломилась посередине древка.

Стоявший до этого в оцепенении Баки-Хаджи приподнял голову, переступил с ноги на ногу, в уголках рта его появилась слабая ухмылка. Он понял, что природное легкомыслие и лень его младшего брата спасли его.

Выкопали еще один слой желтой, слипшейся от времени, глины. Всем стало ясно, что копают напрасно.

– Шитаев, – обратился начальник к Дамси, – спроси, что этот старик здесь делает с Кораном в руке?

Дамси перевел речь, хотя Баки-Хаджи и так все понял. Не поднимая глаз, мулла ответил на чеченском.

– Он говорит, что это древний обычай: каждую весну перед пахотой необходимо вскопать целинный участок и молить Бога о хорошем урожае.

– Гм, – усмехнулся начальник, доставая папироску. – Так это что – мусульманский обычай?

– Нет, – переводил Дамси, – говорит, что языческий, просто в последнее время для надежности и Коран нужен.

Не говоря больше ни слова, побросав все как было, всадники ускакали.

Рыдая, выскочила из кустов Хаза:

– Бог тебя спас, Бог! Благодари его! – причитала она, упав перед стариком на колени.

Вскоре на двух запотевших конях без седел прискакали Косум и Баснак, вслед за ними прибежал Цанка. Всё допытывались, что было – да как.

Встревоженные неприятными новостями, все родственники Арачаевых, побросав полевые работы, вернулись в село.

Из накануне приглашенных Баки-Хаджи двенадцати человек для обсуждения дел явился только один – сумасбродный старик Бовка из Элистанжи. Теперь, после происшедшего, его присутствие было в тягость. Он предлагал всякие нереальные действия, вплоть до объявления газавата* всем и всему. Наконец, когда они с Баки-Хаджи остались одни, рассказал, как к нему приходил армянин из Парижа от Тапы Чермоева и передал, что скоро прибудет помощь из Европы и что большевики и все им сочувствующие будут истреблены.

– А ты видел когда-нибудь Чермоева? – перебивая, спросил его Арачаев.

– Нет.

– А откуда вдруг Чермоев, да еще в Париже, вспомнил о тебе? – допрашивал Баки-Хаджи.

– Откуда я знаю… Видимо, обо мне и там знают, – удивленно отвечал Бовка.

– Только бешеные собаки твоего села знают тебя, а Чермоеву до тебя и нас всех нет дела. Понял? Это провокатор, а ты дурень.

Поздно вечером в кунацкой Баки-Хаджи вновь шел совет. Было шумно, как никогда: молодые да отчаянные настаивали на объявлении открытой вражды женоподобным Тутушевым; один лишь мулла сдерживал их пыл – пытался что-то объяснить. Пререкания молодых приводили его в ярость. Наконец, не выдержав, он закричал срывающимся от напряжения на высокой ноте голосом:

– Молчать, придурки!

Все знали, что еще одно лишнее слово, и начнется отчаянная истерика старика.

Подслушивающие за дверью взволнованные женщины подтолкнули Хадижат – жену Баки-Хаджи – в кунацкую. Она как самая старшая и в силу своего вида и характера имела возможность участвовать в дискуссиях мужчин.

– Успокойся, успокойся, старый! Что ты раскричался на все село! Кругом все только сидят и ждут, когда мы что не так сделаем. А вы тоже хороши! Лезете поперек воли старшего! Где это видано? От вражды добра не наживем… Хотя этот отец моих детей и сумасшедший, в данном случае он прав.

– Ладно, ладно, проваливай, тоже мне умная – старая карга, – говорил теперь уже умиротворенным голосом Баки-Хаджи, легонько стукая костылем по толстым, больным ногам жены, как бы выпроваживая из комнаты придурковатую важную гусыню.

Зная, что эта перебранка стариков может перерасти в очередную ссору с перечислением многих любовных похождений молодого Баки, все замерли, как бы стыдясь, опустили головы, наперед зная весь диалог и его финал, предвкушали удовольствие, улыбались.

Сама природа заложила враждебность в их отношения: жена Баки-Хаджи была на целую голову выше мужа. Никто не знал и не мог понять, как она вышла замуж за такого маленького человека. С годами мулла стал сутулым, иссохшим, сгорбленным. Напротив, его жена после рождения третьей дочери обрюзгла, разошлась вширь, у нее все стало большим, толстым, водянистым, даже промасленные выгнутые уши.